От Берлина до Бучи – один шаг, или о приключениях самой второй армии в мире

Книгу Нухима Бохмана «Семейная книга. Моя хроника времен Советской власти» я приобрел в магазине издательства за две недели до начала войны России против Украины. Во-первых, это мемуары о периоде советского союза, к которому я имею полупрофессиональный интерес, во-вторых, написана она представителем ушедшего мира, который обычно у нас называется, «чертой оседлости» или миром штетлей, а в третьих, напечатана она одним их любимых мною киевских издательств «Дух і Літера». Причем поехал я в магазин совсем, за другой книжкой, за монографией Елены Стяжкиной «Смак радянського», которая, как вы догадались также входит в круг моих полупрофессиональных, научно-исторических интересов. При чтении книги Нухима Бохмана я очертил, не специально, а так, как получилось, круг определенных тем, которые среди прочих имеются в воспоминаниях. Более того, некоторые темы в связи с российской агрессией оказались весьма актуальными, даже через чур актуальными и болезненными. И в очередной раз пришлось убедиться, что ни гражданская война в России, но «отечественная» война в России не закончились, они продолжается, более того, тоталитарной власти удается пока эти войны «экспортировать» на бывшие окраины империи. И сейчас как никогда актуальным становиться примирение, но не просто примирение в рамках исторического дискурса о сталинском и большевистском террорах, но выявление в процессе Называния поименно тех палачей, которые совершали преступления, а также Называния систем, властей, органов управления и уничтожения, совершавшие в ходе репрессий против собственных граждан. Именно эти системы, эта власть сейчас репрезентует современную власть в России, именно, сегодняшняя власть является наследницей тех преступлений и системы, нацеленной на расчеловечивание человека.

Личный выбор и национализм

«Простой советский инженер» Нухим Бохман в своей книге воспоминаний пишет, что до войны в зоне черты оседлости, в маленьких городках центральной, северо-западной части Украины сохранялся статус-кво, которой позволял относительно гармонично сосуществовать многих этническим представителям: евреям, украинцам, полякам, немцам.

Вторая мировая война, приход немцев в маленькие и большие города в черте оседлости разделил вчерашних соседей. Многие пошли служить в оккупационных органах. Кто-то пытался просто выжить, кто-то с остервенением выполнял «грязную» работу. Немцы, евреи, украинцы, вчерашние советские граждане – всех разделила война. Но каждый делал свой выбор исходя не из национального или расистского принципа. А только слушая свое сердце, сколько в нем силы, чтобы противостоять злу или страху. В критических ситуациях не идеология и не вера в социальные или политические учения и убеждения вела человека, а именно количество человечности в человеке.

Впоследствии уже в мирное время на страницах своих воспоминаний Нухим Бохман часто пишет о не толерантности, а об антисемитизме в самой равноправной, братской и передовой стране мира. Часто мы встречаемся с отказом на прием на работу только потому, что человек был евреем. Причем Бохман пишет о Киеве 50-80 годов ХХ века, в котором, как мы знаем, советские власти активно подавляли национальные украинские проявления. Найти еврею приличную работу, поступить в институт, сделать карьеру порой даже с учетом того, что человек вступал в коммунистическую партию, было весьма проблематично. На предприятиях отказывали под благовидным предлогом, в институтах существовали квоты и списки, и все это было не гласно, но при этом все об этом знали и принимали как должное.

Интеллигенция или «инженеры душ»

В эвакуации в Ташкенте, Бохман встречается, порой просто на улице со многими представителями истеблишмента советской культуры. Например, с писателем Алексеем Толстым, он случайно встретился на базарной толкучке.

«На их сером, однообразном фоне, даже в тумане, выделялся человек в добротном черном пальто, в черной велюровой шляпе, опирающийся на толстую, загнутую кверху полированную палку. Он стоял возле торговавшего спичками инвалида на костылях, его холеное, с двойным подбородком лицо выражало возмущение… я слышал только, как инвалид презрительно сказал: “Не хочешь? Ну и пошел ты…” И тогда человек в шляпе поднял палку и, потрясая ею, с дрожью в голосе стал кричать:

— Я депутат Верховного Совета! Я Тебя в Сибирь!

А я узнал в нем писателя Алексея Толстого, автора любимых мною книг “Петр Первый” и “Хождение по мукам”».

Заметьте, что Толстой вспоминает о своем социальном статусе, а не о творческом. Он говорит, что он депутат. Это многое объясняет в его позиции к творчеству и смысл его возвращения из эмиграции. Для него и таких как он «инженеров человеческих душ» литература была не протестом против власти или несправедливостей мира, а средством к комфортному существованию. Причем комфорт и статус в его системе мировоззрения давали не творчество и талант, а умение приспособиться и «слышать» властные окрики хозяина. Алексей вернулся в СССР, чтобы быть первым среди последних, не равным среди первых.

В другом месте он пишет о встрече с известными и популярными на тот момент советскими киноактерами:

«Ташкент был наводнен знаменитостями. В маленькой чайхане на улице Навои часто видел Боголюбова и Алейникова, популярнейших актеров кино, и трудно было мне осознать, что идеальные советские люди, герои, великолепно сыгранными ими в кино, и эти два полупьяные завсегдатая чайханы — одни и те же люди.»

Этим самым Бохман развенчивает культ или миф советского кино, а не только о достижениях советского строя, но о «моральном облике» советского киноактера, который, как все в лживой системе координат должен был соответствовать определенным партийно-идеологическим стандартам, приводившие не только к разочарованию у зрителей, но трагедиям в жизни самих актеров.

Ветераны, или ряженые

Для старших поколений, рожденных уже после Второй мировой, все ветераны вызывали уважение, хотя бы потому, что мы точно знали, что перед нами настоящие ветераны. Следующему поколению уже не повезло, не каждый, кто на 9 мая надевал военную форму являлся ветераном на самом деле. Однако, сами ветераны, между собой точно знали, кто из них человек, а кто нет. Вот как об этом пишет Бохман:

«Рассказ об этом человеке следует дополнить упоминанием о встрече ветеранов в 1976 году в Новозыбковке, где обратил на себя внимание высокий седой человек на костылях в поношенном мундире с погонами подполковника. Костыли вызывали сочувствие, а седая голова и седая окладистая борода – уважение. В отличие от большинства приехавших, подполковника никто не встречал, никто с ним горячо не обнимался, лишь один-два человека почтительно, но прохладно поздоровались с ним. Пока устраивались в гостинице и фотографировались, задолго до торжеств и застолий подполковник уже был совершенно пьян. Вечером, на торжествах он задирался со всеми, пускал в ход костыли и устроил такой дебош, что с ним еле справились. Вот тогда я и узнал, что это единственный из выживших командиров нашего полка Яценко. Я не узнал его внешне, но памятные по войне качества проявились во всей неприглядной красе…»

А памятными качествами были следующие:

«…рассказывали о его невежестве и тупости, о скверном характере и непомерных амбициях… неприятное высокомерие, хамоватая грубость… В короткий срок его не только невзлюбили, когда через несколько дней по телефонной сети передали “Ранен Первый!”, кто-то крикнул в трубку: — А все-таки война – справедливая!»

Я не пытаюсь судить этих людей, у каждого был свой характер, каждый пришел на войну с багажом своего личного опыта. Но то, что нам подавали всех ветеранов, как неким стерильным безликим массивом, снижало нашу восприимчивость к их судьбе и наверное, подвигу. Вместо уважения, власти получали от потомков раздражение и цинизм в отношение ветеранов.

И еще немного о ветеранах. Я уже не буду говорить, что праздник для них был введен через двадцать лет после окончания Второй мировой, что многих увечных и калек просто вывезли в глухие деревни, чтобы они не мозолили глаза начальникам от советской власти… Мы же знаешь другую «историю», мы ее впитали из книжек про партизан, из мемуаров Жукова, убийцы солдат, мы ее знаем из кино. У Бохмана есть интересный эпизод встречи советских солдат на вокзале, и эта встреча сильно отличается от киношной, канонической встречи из известного кинофильма Калатозова.

«Смотрел потом в кино встречу победителей на Белорусском вокзале. Не таким был мой приезд на тот же Белорусский вокзал. Ничего похожего! Остановился поезд не у высокой платформы, а на перегоне, в глубокой яме, и никто, кроме шабашников-водителей грузовиков, нас не встречал, не было ни объятий, ни поцелуев, ни поздравлений, ни пламенных речей и даже Сталина впереди на паровозе у нас не было. А в кино? В кино, кадры которого, кстати, одни и те же, показывают до сих пор, все было красиво, торжественно и до слез трогательно, но не для всех, как и все на нашей Родине!»

Просто привезли как скот в красных вагонах, выгрузили где-то на перегоне и тихо отправли по домам. Так было и так есть и сейчас. Все тихо и засекреченно, начиная от списков погибших и заканчивая теми, кто выжил и вернулся, живым или инвалидом, судьба у них одна, как и у их дедов, раствориться в недрах родины-мачехи. Медленно спиваться, сходить с ума, а если повезет для здоровых, поучаствовать в очередной войне за денацификацию.

И на закуску еще одно признание от советского офицера. В книге не ясно остался ли жив капитан Кривенко и получил ли он через двадцать лет «статус» ветерана. Но на одной из фронтовых пирушек, между боями и отступлениями-наступлениями он признался сержанту Бохману:

«— Ты знаешь, как мы уходили из Львова?.. Всех, кто был в тюрьме, стреляли без разбору, заходили в камеры и… до единого…»

Поэтому для меня вопрос с Катынью, а теперь и с Бучей вопрос давно решен. Традиции, они просматриваются во всем и, в том числе, в способе ведения боевых действия и в обращение с военнопленными. А вы говорите о чести советского офицера. У раба нет чести, только обязанности, о чем мы поговорим ниже.

Мародерство в крови

Прикрытое, завуалированное, цензурированное властью насилие и грабеж рано или поздно проявляется вновь. Это история про безнаказанность, если за прошлое преступление твоему деду или отцу все сошло с рук, почему ты должен связывать собственные руки. Крови на них никто не замечает, или почти никто. Более того еще и освящают это таким пропагандистским дискурсом, что невольно думаешь, что за насилие над женщинами и детьми, за сворованные телевизоры и стиральные машины тебя должны еще поощрить, как например дедов в 1945 вывозившим из Германии от трусов до станков. Традиция, однако!

«Все мои попутчики везли увесистые багажи. Все, что хоть как-то могло пригодиться в предстоящей нелегкой жизни — от одежды и обуви до швейных иголок, от домашней утвари до мелкого инструмента: все было в этих узлах, чемоданах, сундуках. Везли мотоциклы, велосипеды, швейные машинки, мешочки с камушками для зажигалок и пуговицами. Говорили друг о друге: “Пол-Германии везет!”, но мало кто из нас солдат знал или подозревал, что в это же время (и позже), высшие чины — офицеры и генералы, каждый в меру своих более обширных возможностей, вывозил из Германии, кроме всего прочего, автомобили и мебель, антиквариат и произведения искусства, даже целые разобранные дома и строительные материалы. Узнав об этом потом, никто не осуждал, никто не возмущался, просто откровенно завидовали.»

Пугает не список, далеко не полный тех вещей, которые намародерили советские солдаты, а финальные слова о том, что никто не только не осуждал, но и завидовал тем, кому больше досталось. Это какая больная логика царила в их головах. Ну ок, на твою страну напали, твой дом разбомблен, твоя семья погибла, твоя жена изнасилована. Это очень страшные вещи. НО! Если ты отвечаешь тем же, насилуешь чужую жену, грабишь, унижаешь детей, то таким образом, ты сам превращаешься в то зло, с которым воевал. Это, кстати, очень важно помнить и нам, когда маятник войны качнется в другую сторону и мы будем освобождать от русских оккупированные земли.

«Первые квартиры, увиденные нами, были не из богатых, рядовое жилище провинциальных немецких обывателей, но застигнутая врасплох картина их жизни так убедительна свидетельствовала о непохожести, так очевидно говорила о многократном превосходстве их уровня над хорошо известным нам уровнем, что никого из нас не оставляла равнодушным, вызывая у некоторых желание крушить мебель, зеркала, посуду, весь этот добропорядочный чужой и, казалось нам, враждебный уют и достаток. И не было рядом никого, кто остановил бы, более того, те, кому пришлось встретиться с местными жителями, никем не сдерживаемые, творили свой суд и расправу. <…> А мой друг телеграфист, высокий и красивый москвич Саша Денисов смущенно рассказывал, как поймал молодую немку: «Я думал трепыхаться будет, рыдать, а она спокойной поднялась и похлопала меня по плечу: гут! Говорит…»

Читая эти строки невозможно отмахнуться от мысли, что все это до боли знакомо. Дежавю настоящее! Конечно, Буча, Ирпень, Мариуполь, Чернигов… Список можно продолжать. Можно вспомнить Венгрию, Чехословакию, Афганистан. Униженные, расчеловеченные, поставленные вне всяких нравственных и властных законов, это рабы, потомки рабов ведут себя так, как ведут себя люди с разрушенной психикой. По большому счету солдаты из Бучи, а еще ранее из майского Берлина 45 года пытались показать и продемонстрировали, что они испытывают от собственного государства и власти. Политический деспотизм и прямое физическое насилие — вот альфа и омега, термины и методы из букваря или книги жизни российской государственности. Такое же насилие, такие же пытки, такое же давление, такие же убийства. Это своего рода бесчеловеческие иллюстрации такого же бечеловеческого отношения к ним. Однако, это их нисколько не оправдывает новых «солдат удачи» ни с человеческой, ни с юридической точки зрения. Это просто констатация факта, понимание таких процессов позволяет с ними работать с перспективой на будущее.

Люди, находившиеся долго под психологическим и прочим давлением, впоследствии ищут выход своим страхам, своим унижениям, своей бесконечной агрессии. И если это нельзя делать в своей стране, в мирное время, то кто может их сдержать, в чужой стране, когда сама «спецоперация» словно придумана для этого выхода, полного расчеловечивания.

«Широка страна моя родная, много в ней…»

А теперь поговорим о том, как прекрасно жилось в самой свободной и демократической стране на свете, первой, где победил самый прогрессивный строй на свете, коммунистический. Опять предоставим слово Нухиму Бохману.

Ок, оставим в стороне победу во Второй мировой, она действительно имела значение для всего мира, жаль только, что не для 1,6 части суши/туши, как нам рассказывали на уроках географии про страну советов. Но для чего необходима была революция? Для чего необходим был красный или белый террор, индустриализация, ГУЛАГи на миллионы койко-нар, где всю включено, полный «олинклюзив», включая похороны тела зека в вечной мерзлоте заполярного круга. Вот для этого:

«— М в лаборатории, — рассказывала Рива (жена Н. Бохмана – Я.З.), — приготовили ужасную смесь: спирт окрасили в ядовито синий цвет, а запах такой, что к носу нельзя поднести. В очередную цистерну подмешали нашу смесь… и что думаешь? Несколько дней было спокойно. Первыми не выдержали привыкшие к спирту женщины в цехе, где спиртом дубили кожу, а потом быстро освоились остальные, ну, может, только некоторые стали брезговать.»

Это что же за страна такая или власть такая, чтобы через несколько десятков лет после «великой октябрьской», после победы над фашизмом и после того, как страна стала сверхдержавой, ощетинившись ядерными ракетами и подчинив себе полмира, ее граждане, женщины! пили странное и страшное для здоровья пойли! Я не могу понять!

Или вот, как старуха, которой в 1917 году было лет 20-30, в 1953 году намазывает солидол на хлеб, считая, что это масло, сталинское масло что ли? И это в год смерти Сталина, когда «стало жить лучше, стало жить веселей» было провозглашено около двадцати лет назад.

«Старуха раскладывала на ящике еду. Вынув металлические коробки консервов, густо смазанных солидолом, она аккуратно, куском хлеба снимала солидол и намазывала его на нарезанный хлеб…»

И вот для того, чтобы граждане «страны моей родной», как в песне поется, пили суроггат и намазывали на черный хлеб солидол совершалась «великая» ровелюция, для этого все терпели и терпят беспредел нелегитимной власти?! Ради этого? Хотя конечно, многие сейчас вспомнят про пионерские бесплатные лагеря, доступный отдых в Крыму и колбасу по «два-двадцать». Как же избирательна память рабов! Именно колбасу, а не очереди за ней и дефицит, именно отдых в Крыму, а не лагеря в Воркуте вспомнят они.

Палач от палача падает недалеко

И на последок пару слов о палачах, а то, как-то несправедливо получается о рабах поговорили, а о их палачах нет. Сразу скажу, что палачи в империи, или в совестком союзе никогда не занимали особого положение. Точнее время, когда они занимали какое-то особое положение было ограничено. И вчерашние палачи часто становились рабами. Эта система всем известна, кто читал Солженицына или Шаламова. Более того, можно сказать, что и рекрутировали палачей из рядовых рабов страны советов, для выполнения определенных задач, а потом и их самих пускали в расход. Правда, кому-то удавалась выжить и остаться на плаву. Одного из таких палачей вспоминает в своей книге Нухим Бохман.

«Заработала партийная бюрократическая машина: меня вызвали в райком, расследование вел пожилой человек, в котором легко угадывалась былая хватка чекистов тридцатых годов. Эти бывшие следователи удобно устроились в райкомовских парткомиссиях, охотно выполняя там партпоручения, так близкие к сердцу. Он задавал вопросы равнодушно, не слушал меня, когда я отвечал, невидящими глазами смотрел квитанции на купленный мной кирпич и демонстративно игнорировал их, затем упоенно строчил длинную бумагу, которую мне не показывал… Но время уже было другое. Бумага, которую строчил партийный следователь, не была уже протоколом допроса 37-года…»

За что же вызывали к «партийному следователю» бывшему палачу (или таких никогда нельзя быть бывшими)? Что же такого натворил рядовой советский инженер, правда с неправильной фамилией Бохман? Слушал «вражеские голоса», что-то не так спроектировал, или, не дай бог, стиральную машинку или телевизор украл во время командировки? Нет. Все гораздо прозаичнее и показательнее. Нухим Бохман, переделывая только что купленную дачу на Русановских садах, решил ее немного благоустроить и расширить, что привело к злостным нарушениям норм и прочих «кзотов» дачного советского строительства. Пришлось Бохману снести и разрушить собственными руками собственные потуги по благоустройству.

Меня в этом скверном анекдоте про дачу и нормы советского дачестроительства занимает другое. Сама фигура сталинского чекиста, палача собственного народа, который благополучно доживал свой век, да еще на хорошей должности и по-прежнему имел права карать, правда уже без реального срока и смертного приговора. Более того, в этой чудесной стране, где так много рек, полей и рек, свою власть, силу, неприкосновенность сталинский палач сумел передать своим детям и внукам. И внуки тех самых палачей по-прежнему погоняют своих рабов, на урезанных правда, но все-также необъятных полях и просторах родины. В других странах, например, в Германии, дети палачей искали взаимопонимания с детьми жертв своих отцов. И только в России дети палачей стали палачами, а потом передали свое хозяйства внукам.